Федор Достоевский. Гравюра Владимира Фаворского. 1929 год Государственная Третьяковская галерея / DIOMEDIA
«Красота спасет мир»
«Правда, князь [Мышкин], что вы раз говорили, что мир спасет „кра-сота“? Господа, — закричал он [Ипполит] громко всем, — князь утвер-ждает, что мир спасет красота! А я утверждаю, что у него оттого такие игривые мысли, что он теперь влюблен. Господа, князь влюблен; давеча, только что он вошел, я в этом убедился. Не краснейте, князь, мне вас жалко станет. Какая красота спасет мир? Мне это Коля пере-сказал… Вы ревностный христианин? Коля говорит, вы сами себя называете христианином.
Князь рассматривал его внимательно и не ответил ему».«Идиот» (1868)
Фразу о красоте, которая спасет мир, произносит второстепенный персонаж — чахоточный юноша Ипполит. Он спрашивает, действительно ли так говорил князь Мышкин, и, не получив ответа, начинает развивать этот тезис. А вот главный герой романа в таких формулировках не рассуждает про красо-ту и только однажды уточняет про Настасью Филипповну, добра ли она: «Ах, кабы добра! Все было бы спасено!»
В контексте «Идиота» принято говорить в первую очередь о силе внутренней красоты — именно так толковать эту фразу предлагал сам писатель. Во время работы над романом он писал поэту и цензору Аполлону Майкову, что поста-вил себе целью создать идеальный образ «вполне прекрасного человека», имея в виду князя Мышкина. При этом в черновиках романа есть следующая за-пись: «Мир красотой спасется. Два образчика красоты», — после чего автор рассуж-дает о красоте Настасьи Филипповны. Для Достоевского поэтому важно оце-нить спасительную силу как внутренней, духовной красоты человека, так и его внешности. В сюжете «Идиота», однако, мы находим отрицательный ответ: красота Настасьи Филипповны, как и чистота князя Мышкина, не делает жизнь других персонажей лучше и не предотвращает трагедию.
Позже, в романе «Братья Карамазовы», герои снова заговорят о силе красоты. Брат Митя уже не сомневается в ее спасительной силе: он знает и чувствует, что красота способна сделать мир лучше. Но в его же понимании она обладает и разрушительной силой. А мучиться герой будет из-за того, что не понимает, где именно пролегла граница между добром и злом.
«Тварь ли я дрожащая или право имею»
«И не деньги, главное, нужны мне были, Соня, когда я убил; не столько деньги нужны были, как другое… Я это все теперь знаю… Пойми меня: может быть, тою же дорогой идя, я уже никогда более не повторил бы убийства. Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею…»
«Преступление и наказание» (1866)
Впервые Раскольников заговаривает про «дрожащую тварь» после встречи с мещанином, который называет его «убивцем». Герой пугается и погружается в рассуждения о том, как бы на его месте отреагировал какой-нибудь «Напо-леон» — представитель высшего человеческого «разряда», который спокойно мо-жет пойти на преступление ради своей цели или прихоти: «Прав, прав „про-рок“, когда ставит где-нибудь поперек улицы хор-р-рошую батарею и дует в правого и виноватого, не удостоивая даже и объясниться! Повинуйся, дрожа-щая тварь, и — не желай, потому — не твое это дело!..» Этот образ Раскольни-ков, скорее всего, позаимствовал из пушкинского стихо-творения «Подражания Корану», где вольно изложена 93-я сура:
Мужайся ж, презирай обман,
Стезею правды бодро следуй,
Люби сирот и мой Коран
Дрожащей твари проповедуй.
В оригинальном тексте суры адресатами проповеди должны стать не «твари», а люди, которым следует рассказывать о тех благах, которыми может одарить Аллах «Посему не притесняй сироту! И не гони просящего! И возвещай о милости своего Господа» (Коран 93:9-11). . Раскольников осознанно смешивает образ из «Подражаний Корану» и эпизоды из биографии Наполеона. Конечно, не пророк Магомет, а француз-ский полко-водец ставил «поперек улицы хорошую батарею». Так он подавил восстание роялистов в 1795 году. Для Раскольникова они оба великие люди, и каждый из них, по его мнению, имел право любыми способами достигать свои цели. Все, что делал Наполеон, мог претворить в жизнь Магомет и любой другой представитель высшего «разряда».
Последнее упоминание «дрожащей твари» в «Преступлении и наказании» — тот самый проклятый вопрос Раскольникова «Тварь ли я дрожащая или право имею…». Эту фразу он произносит в конце долгого объяснения с Соней Марме-ладовой, наконец не оправдываясь благородными порывами и тяжелыми об-стоя-тельствами, а прямо заявляя, что убил он для себя, чтобы понять, к какому «разряду» относится. Так заканчивается его последний моно-лог; через сотни и тысячи слов он наконец-то дошел до самой сути. Зна-чи-мость этой фразе при-дает не только хлесткая формулировка, но и то, что даль-ше про-исходит с героем. После этого Раскольников уже не произносит длин-ных ре-чей: Досто- евский оставляет ему только короткие реплики. О внут-ренних пере-живаниях Раскольникова, которые в итоге приведут его с призна-нием на Сен-ную пло-щадь и в полицейский участок, читатели будут узнавать из объ-яснений автора. Сам же герой больше ни о чем не расскажет — ведь он уже задал глав-ный вопрос.
«Свету ли провалиться, или мне чаю не пить»
«…На деле мне надо, знаешь чего: чтоб вы провалились, вот чего! Мне надо спокойствия. Да я за то, чтоб меня не беспокоили, весь свет сейчас же за копейку продам. Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить. Знала ль ты это, или нет? Ну, а я вот знаю, что я мерзавец, подлец, себялюбец, лен-тяй».
«Записки из подполья» (1864)
Это часть монолога безымянного героя «Записок из подполья», который он произносит пе-ред проституткой, неожиданно пришедшей к нему домой. Фраза про чай зву-чит в качестве доказате-льства ничтожности и эгоистичности подпольного человека. Эти слова имеют любопытный исторический контекст. Чай как ме-рило достатка впервые появ-ляется у Достоевского в «Бедных лю-дях». Вот как рассказывает о сво-ем материальном положении герой романа Макар Девушкин:
«А моя квартира стоит мне семь рублей ассигнациями, да стол пять целковых: вот двадцать четыре с полтиною, а прежде ровно тридцать платил, зато во многом себе отказывал; чай пивал не всегда, а теперь вот и на чай и на сахар выгадал. Оно, знаете ли, родная моя, чаю не пить как-то стыдно; здесь всё народ достаточный, так и стыдно».
Похожие переживания испытывал в юности и сам Достоевский. В 1839 году он писал из Петербурга отцу в деревню:
«Что же; не пив чаю, не умрешь с голода! Проживу как-нибудь! <…> Лагерная жизнь каждого воспитанника военно-учебных заведений тре-бует по крайней мере 40 р. денег. <…> В эту сумму я не включаю таких по-треб-ностей, как, например: иметь чай, сахар и проч. Это и без того необ-ходимо, и необходимо не из одного приличия, а из нужды. Когда вы мокнете в сырую погоду под дождем в полотняной палатке, или в та-кую погоду, придя с ученья усталый, озябший, без чаю можно забо-леть; что со мной случилось прошлого года на походе. Но все-таки я, уважая Вашу нужду, не буду пить чаю».
Чай в царской России был действительно дорогостоящим продуктом. Его везли напрямую из Китая по единственному сухопутному маршруту, и путь этот за-ни--------мал около года. Из-за расходов на транспортировку, а также огромных пош-лин чай в Центральной России стоил в несколько раз дороже, чем в Европе. Согласно «Ведомостям Санкт-Петербургской городской полиции», в 1845 году в магазине китайских чаев купца Пискарева цены на фунт (0,45 килограмма) продукта составляли от 5 до 6,5 рубля ассигнациями, а стоимость зеленого чая доходила до 50 рублей. В это же время за 6-7 рублей можно было купить фунт первосортной говядины. В 1850 году «Отечественные записки» писали, что го-до-вое потребление чая в России составляет 8 миллионов фунтов — правда, рас-считать, сколько приходится на одного человека, нельзя, так как этот товар был популярен в основном в городах и среди людей высшего сословия.
«Если Бога нет, то все позволено»
«…Он закончил утверждением, что для каждого частного лица, напри-мер как бы мы теперь, не верующего ни в Бога, ни в бессмертие свое, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и что эгоизм даже до зло---действа не только должен быть дозволен человеку, но даже при-з-нан необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом в его положении».
«Братья Карамазовы» (1880)
Самые важные слова у Достоевского обычно произносят не главные герои. Так, о теории разделения человечества на два разряда в «Преступ-ле-нии и нака-зании» первым говорит Порфирий Петрович, а уже потом Рас-коль-ни-ков; вопросом о спасительной силе красоты в «Идиоте» задается Иппо-лит, а род-ствен-ник Карамазовых Петр Александрович Миусов замечает, что Бог и обе-щанное им спасение — единственный гарант соблюдения людьми нравст-вен-ных законов. Миусов при этом ссылается на брата Ивана, и уже потом дру-гие персонажи обсуждают эту провокационную теорию, рассуждая о том, мог ли Карамазов ее выдумать. Брат Митя считает ее интересной, семинарист Раки-тин — подлой, кроткий Алеша — ложной. Но фразу «Если Бога нет, то все по-зво-лено» в романе никто не произносит. Эту «цитату» позже сконструируют из разных реплик литературные критики и читатели.
За пять лет до публикации «Братьев Карамазовых» Достоевский уже пытался фантазировать о том, что будет делать человечество без Бога. Герой романа «Подросток» (1875) Андрей Петрович Версилов утверждал, что явное доказате-льство отсутствия высшей силы и невозможности бессмертия, наоборот, заста-вит людей сильнее любить и ценить друг друга, потому что больше любить некого. Эта незаметно проскользнувшая реплика в следующем романе выраста-ет в тео-рию, а та, в свою очередь, — в испытание на практике. Измученный бого-борче-скими идеями брат Иван поступается нравственными законами и допускает убийство отца. Не выдержав последствий, он практически сходит с ума. Позво-лив себе все, Иван не перестает верить в Бога — его теория не рабо-тает, потому что даже сам себе он не смог ее доказать.
«Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей?»
Возлю-бить человека, как самого себя, по заповеди Христовой, — невоз-можно. Закон личности на земле связывает. Я препятствует. Один Христос мог, но Христос был вековечный от века идеал, к которому стре--мится и по закону природы должен стремиться человек».
Из записной книжки (1864)
Маша, или Мария Дмитриевна, в девичестве Констант, а по первому мужу Исаева, — первая жена Достоевского. Они поженились в 1857 году в сибирском городе Кузнецке, а потом переехали в Центральную Россию. 15 апреля 1864 го-да Мария Дмитриевна умерла от чахотки. В последние годы супруги жили отдельно и мало общались. Мария Дмитриевна — во Владимире, а Федор Ми-хай-лович — в Петербурге. Он был поглощен изданием журналов, где среди про-чего публиковал тексты своей любовницы — начинающей писательницы Апол-линарии Сусловой. Болезнь и смерть супруги сильно поразили его. Спустя несколько часов после ее смерти Достоевский зафиксировал в записной книжке свои мысли о любви, браке и целях развития человечества. Вкратце суть их такова. Идеал, к которому нужно стремиться, — это Христос, единст-венный, кто смог пожертвовать собой ради других. Человек же эгоистичен и не спо-собен возлюбить ближнего своего как самого себя. И тем не менее рай на земле возможен: при должной духовной работе каждое новое поколение будет лучше предыдущего. Достигнув же высшей ступени развития, люди откажутся от бра-ков, потому что они противоречат идеалу Христа. Семейный союз — эгоисти-ческое обособление пары, а в мире, где люди готовы отказыва-ться от своих личных интересов ради других, это не нужно и невозможно. А кроме того, раз идеальное состояние человечества будет достигнуто лишь на последней стадии развития, можно будет перестать размножаться.
«Маша лежит на столе…» — интимная дневниковая запись, а не продуманный писательский манифест. Но именно в этом тексте намечены идеи, которые потом Достоевский будет развивать в своих романах. Эгоистичная привя-занность человека к своему «я» найдет отражение в индивидуалистиче-ской теории Раскольникова, а недостижимость идеала — в князе Мышкине, назы-вавшегося в черновиках «князь Христос», как пример самопо-жертвования и смирения.
«Константинополь — рано ли, поздно ли, должен быть наш»
«Допетровская Россия была деятельна и крепка, хотя и медленно слага-лась политически; она выработала себе единство и готовилась закре-пить свои окраины; про себя же понимала, что несет внутри себя драго-ценность, которой нет нигде больше, — православие, что она — храни-те-льница Христовой истины, но уже истинной истины, настоящего Хри-стова образа, затемнившегося во всех других верах и во всех других на-ро-дах. <…> И не для захвата, не для насилия это единение, не для унич-тожения славянских личностей перед русским колоссом, а для того, чтоб их же воссоздать и поставить в надлежащее отношение к Европе и к человечеству, дать им, наконец, возможность успокоиться и отдох-нуть после их бесчисленных вековых страданий… <…> Само собою и для этой же цели, Константинополь — рано ли, поздно ли, должен быть наш…»
«Дневник писателя» (июнь 1876 года)
В 1875-1876 годах российскую и иност-ранную прессу наводнили идеи о захвате Константинополя. В это время на территории Порты Оттоманская Порта, или Порта, — другое название Османской империи. одно за другим вспыхи-вали восстания славянских народов, которые турецкие власти жестоко подав-ляли. Дело шло к войне. Все ждали, что Россия выступит в за-щи-ту балканских государств: ей предсказывали победу, а Османской импе-рии — распад. И, ко-нечно, всех волновал вопрос о том, кому в этом случае доста-нется древняя византийская столица. Обсуждались разные варианты: что Константинополь станет международным городом, что его займут греки или что он будет частью Российской империи. Последний вариант совсем не устраивал Европу, зато очень нравился российским консер-ваторам, которые видели в этом в первую очередь политическую выгоду.
Вол-но-вали эти вопросы и Достоевского. Вступив в полемику, он сразу обвинил всех участников спора в неправоте. В «Дневнике писателя» с лета 1876 года и до вес-ны 1877-го он то и дело возвращается к Восточному вопросу. В отличие от кон-сер-ваторов, он считал, что Россия искренне хочет защитить единовер-цев, осво-бодить их от гнета мусульман и поэтому, как православная держава, имеет исключительное право на Константинополь. «Мы, Россия, действите-льно необ-ходимы и неминуемы и для всего восточного христианства, и для всей судьбы будущего православия на земле, для единения его», — пишет До-стоевский в «Дневнике» за март 1877 года. Писатель был убежден в особой хри-стианской миссии России. Еще раньше он развивал эту мысль в «Бесах». Один из героев этого романа, Шатов, был убежден, что русский народ — это народ-богоносец. Той же идее будет посвящена и знаменитая , опубликованная в «Дневнике писателя» в 1880 году.
Роман "Преступление и наказание" был написан в 1866 году, когда Россия вступила в фазу капитализма. Капитализм показан в романе как разрушительная стихия, Достоевский назвал его "диким капитализмом". Он несет людям обнищание, голод, гибель, унижения и приводит к дегуманизации общества. Замысел романа Достоевский вынашивал много лет. Тема разрабатывалась уже в романах " Униженные и оскорбленные" и "Записки из подполья".
"Преступление и наказание" - одна из самых сложных книг в истории мировой литературы. Это роман философский и психологический, в нем дается анализ не только внешнего мира, но и субъективные движущие мотивы поведения героя.
Теория Раскольникова - это социально-психологический эксперимент. Идеи, изложенные в теории, родились не в больной голове Родиона Раскольникова, а в передовых умах мировой элиты. В 1865 году вышла статья Наполеона III, где он разделил людей на необыкновенных и обыкновенных. Через год вышел роман "Преступление и наказание". Эти идеи витали в воздухе.
Вслед за Наполеоном III Раскольников тоже делит людей на обыкновенных и необыкновенных. За необыкновенными людьми он закрепляет право на преступление: "Необыкновенный человек имеет право разрешить своей совести перешагнуть... через иные препятствия, если исполнение его идеи того потребует". Раскольников ссылается на то, что великие личности, "творцы истории", Ликург, Магомет, Наполеон, не останавливаются перед жертвами, насилием, кровью ради осуществления своих идей. Он уверен, что Ньютон имеет право перешагнуть через десяток, сотню, тысячу людей, чтобы его открытия и законы стали известны человечеству. Раскольников считает обыкновенных людей "материалом, служащим единственно для зарождения себе подобных", и если этот "материал" не замечает и презирает необыкновенных людей, то можно его и убрать, все равно новый народится.
Раскольников также в своей теории рассматривает случай, когда обыкновенные люди воображают себя передовыми. На это он замечает: "Они никогда далеко не шагают". И тут Родион начинает мучиться вопросом, обыкновенный он или необыкновенный: "Тварь я дрожащая или право имею?" Он высокомерно относит себя к необыкновенным, воображает себя богом и дает себе право решать, кто будет жить, а кто умрет.
Раскольников желает проверить свою теорию и узнать, сможет ли он переступить через себя, действительно ли он необыкновенный. На преступление он решился не сразу, а мучился целый месяц, но сестра Дуня, готовая на брак не по любви с Лужиным, чтобы Родион смог закончить университет, голодная мать, бедная Соня толкают его на убийство. Жизнь как будто специально не только не уводит героя от необдуманного решения, а, напротив, на каждом шагу наталкивает на него. "Я не хочу дожидаться всеобщего счастья. Я и сам хочу жить, а то лучше уж и не жить", - говорит он. Но, даже совершив преступление, он не раскаивается в содеянном, потому что уверен, что делал это для людей, что загладит свою вину сотней спасенных на старухины деньги душ. Но на самом деле Раскольников делал это не для людей, а для себя. Он, как истинный эгоист, причинил людям боль, чтобы проверить свою теорию. Совершив преступление, Раскольников с горечью осознает, что он не смог переступить через себя, что он обыкновенный человек: "Я не человека убил, я принцип убил! Принцип-то я убил, а переступить-то не переступил, на этой стороне остался... Только и сумел, что убить..." И теперь, при неудаче, этот поступок кажется ему глупым. Хотя, если бы Родиону и дали возможность исправить его чудовищное преступление, то он, мне кажется, совершил бы его повторно, потому что он свято верит в свою теорию, но утратил веру в Бога.
Теория толкнула Раскольникова на преступление, но и она же поддержала в трудные минуты отчаяния и страха, когда он хотел покончить с собой - утопиться: "Подумал, уже стоя над водой, что если я считал себя до сей поры сильным, то пусть же я и стыда теперь не убоюсь".
Когда Раскольников пошел признаваться в содеянном в контору, он делал это не для себя, а для Сони, для матери, для Дуни, но только не по собственному хотению. Он не испытывает чувства раскаяния, он до сих пор считает, что это не преступление, и только убийство Лизаветы гнетет его: "То, что я убил гадкую, зловредную вошь, старушонку процентщицу, никому не нужную, которую убить сорок грехов просят, которая из бедных сок высасывала, и это-то преступление? Не думаю я о нем и смывать его не думаю". Эти слова еще раз доказывают, что Раскольников отрекся от Бога, и поэтому-то он не может понять, что не имеет права решать, кто умрет, а кто останется жить. Все имеют равное право на жизнь.
Таким образом, Раскольников сам себе противоречит. Он жалеет бедных и обездоленных, помогает им. Он против мира, где царят зло и несправедливость. Но какими средствами он хочет достигнуть всеобщего счастья? Тем же злом и несправедливостью! Раскольников понимает, что путь, на который он встал, неверен, но считает, что теория здесь ни при чем, просто "я такая же вошь, как и все". Но именно это противоречие давит на него и рождает такие чувства, как отвращение к людям. Именно из-за этого все его теплые чувства к родным и близким людям и их чувства к нему вызывают у Родиона лишь страх и ненависть: "О, если б я был один и никто не любил меня, и сам бы я никого никогда не любил! Не было бы всего этого!" Это и есть подсознательное чувство вины перед человечеством за свою жестокую теорию, которое Раскольников понять не в силах. Следовательно, Родион не может понять собственную душу и поэтому беспрекословно подчиняется теории, которая даже при неудаче кажется ему верной. Но она-то и является источником всех душевных мук Раскольникова!
», часть 5 , глава 4 . Разговор Раскольникова с Соней .)
– ...Молчи, Соня, я совсем не смеюсь, я ведь и сам знаю, что меня черт тащил. Молчи, Соня, молчи! – повторил он мрачно и настойчиво. – Я всё знаю. Всё это я уже передумал и перешептал себе, когда лежал тогда в темноте… Всё это я сам с собой переспорил, до последней малейшей черты, и всё знаю, всё! И так надоела, так надоела мне тогда вся эта болтовня! Я всё хотел забыть и вновь начать, Соня, и перестать болтать! И неужели ты думаешь, что я как дурак пошел, очертя голову? Я пошел как умник, и это-то меня и сгубило! И неужель ты думаешь, что я не знал, например, хоть того, что если уж начал я себя спрашивать и допрашивать: имею ль я право власть иметь? – то, стало быть, не имею права власть иметь. Или что если задаю вопрос: вошь ли человек? – то, стало быть, уж не вошь человек для меня, а вошь для того, кому этого и в голову не заходит и кто прямо без вопросов идет… Уж если я столько дней промучился: пошел ли бы Наполеон или нет? – так ведь уж ясно чувствовал, что я не Наполеон… Всю, всю муку всей этой болтовни я выдержал, Соня, и всю ее с плеч стряхнуть пожелал: я захотел, Соня, убить без казуистики, убить для себя, для себя одного! Я лгать не хотел в этом даже себе! Не для того, чтобы матери помочь, я убил – вздор! Не для того я убил, чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества. Вздор! Я просто убил; для себя убил, для себя одного: а там стал ли бы я чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину и из всех живые соки высасывал, мне, в ту минуту, всё равно должно было быть!.. И не деньги, главное, нужны мне были, Соня, когда я убил; не столько деньги нужны были, как другое… Я это всё теперь знаю… Пойми меня: может быть, тою же дорогой идя, я уже никогда более не повторил бы убийства. Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею…
– Убивать? Убивать-то право имеете? – всплеснула руками Соня.
– Э-эх, Соня! – вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. – Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был, то пришел ли бы я к тебе? Слушай: когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и знай!
– И убили! Убили!
– Да ведь как убил-то? Разве так убивают? Разве так идут убивать, как я тогда шел! Я тебе когда-нибудь расскажу, как я шел… Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя, навеки!.. А старушонку эту черт убил, а не я… Довольно, довольно, Соня, довольно! Оставь меня, – вскричал он вдруг в судорожной тоске, – оставь меня!
Этот дикий на сегодняшний взгляд вопрос недаром волновал знаменитого литературного персонажа, а вместе с ним изрядную часть интеллигентной публики на исходе бодрого, рационального и самоуверенного девятнадцатого столетия. Ведь тупой, занудный рационализм вкупе с непробиваемой самоуверенностью, как хорошо известно врачам-психиатрам, служит верным признаком душевной болезни. И наоборот, разумному человеку, сегодня, как и в далеком прошлом, свойственно скептическое отношение к своим способностям. «Я знаю лишь то, что ничего не знаю », – говорит Сократ, а преп. Иоанн Лествичник рекомендует «посмеиваться над собственной премудростью ».
Сегодня, почти полтора века спустя, разсуждения Раскольникова в самом деле звучат стопроцетнтным бредом: «Я просто-запросто намекнул, что "необыкновенный" человек имеет право... то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть... через иные препятствия…» Очевидно, однако, что современники воспринимали его по-другому: иначе автор «Преступления и наказания» на заслужил бы своей славы. И спор Порфирия Петровича с Раскольниковым в контексте романа выглядит скорее не как разговор здорового с умалишенным, а как диспут на равных. Достоевский вынужден даже вернуться к этому спору и привлечь к нему других участников, другие художественные средства: «Мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею... – Убивать? Убивать-то право имеете? – всплеснула руками Соня».
Неудивительно, что Раскольникову нечего ей ответить. Безумие девятнадцатого века, словно в хрестоматийной истории болезни, развивалось от симптома к симптому при всеобщем благосклонном попустительстве, пока не вылилось в яростный взрыв в двадцатом. И лишь сегодня, несколько присмирев от крови, пролитой в поисках и утверждении «прав человека», люди понемногу стали приходить в себя, разбираться в том наследии, которое оставили им «прогрессисты», «либералы» и «просветители»…
Под «правами человека» понимают по меньшей мере два различных направления этической, юридической и политической мысли. Первое направление формулирует главным образом отрицательные тезисы: свобода от принуждения или преследования того или иного рода, невмешательство государства в те или иные сферы человеческой жизни. Второе выдвигает положительные требования, как, например, право на труд, на социальное обезпечение, на образование, медицинское обслуживание и пр., декларируя, напротив, активное государственное участие в повседневной жизни людей. Иногда их называют первым и вторым поколением прав человека. Первое, соответственно более раннее, базируется на политической философии индивидуализма ХVII – XVIII веков; второе – на более поздних социалистических теориях.
На первый взгляд права человека в такой формулировке, будь то первого или второго поколения, выглядят вполне разумно и привлекательно: с кровавыми фантазиями раскольниковых у них как будто нет решительно ничего общего. Но это только на первый взгляд. Еще Американская Декларация независимости была основана на положении, мягко говоря, весьма сомнительном с точки зрения здравого смысла и христианского мировоззрения: «Мы считаем самоочевидным, что все люди созданы равными и в равной мере наделены Создателем неотъемлемыми правами… » Не слишком ли много берет на себя человек, объявляя Создателя своим контрагентом в юридической процедуре? А если все же такое случилось бы, то по какой причине Создатель, наделивший свое создание некими правами, не может с той же легкостью отъять их?...
Однако основателей Американской Республики, при всем нашем к ним критическом отношении, нельзя всё же обвинять в идиотизме. Они исходили из популярной некогда концепции так называемого «естественного права», распространившейся на Западе вместе со средневековой схоластикой и впоследствии дискредитированной, как в практической жизни, так и в теории. Условие равенства людей недаром легло в ооснову Декларации Независимости, а несколькими годами позже, наряду с довольно конкретной свободой и вполне фантастическим братством, оказалось в числе базовых принципов Французской Революции. Однако скажите, часто ли вам приходилось видеть, помимо однояйцовых близнецов, двух равных людей??
Вас, конечно, поспешат убедить, что речь идет лишь о равенстве людей перед законом , в противоположность, дескать, старинным феодальным порядкам, когда за одно и то же нарушение с аристократа приходилось столько-то, а с простолюдина столько-то. Но не спешите поддаваться на убеждения. Лучше обратите внимание на явный порочный круг: «права человека» формулируются на основе того самого равенства людей, которое затем выводится из них как юридическая норма…
Так или иначе, ко времени Раскольникова права человека привлекают устойчивый интерес, причем привлекательность их, разумеется, стоит в обратной пропорции к достижимости. В особенности это касается прав второго поколения. А поскольку равенство людей – фактическое, а не юридическое – давно оказалось самоочевидным вздором, естественно возникает мысль о дифференциации: разным человекам, так сказать, разные права.
Так что не стоит удивляться, что долгая сага о правах человека сегодня, в ХХI столетии, вывела нас по диалектической кривой к третьему поколению этих самых прав – к «групповым правам» всевозможных меньшинств, национальных, сексуальных и прочих. В СССР времен застоя практиковались ограничения и предпочтения некоторым нациям при приеме на работу, в вузы и т.д., и все скрежетали зубами по поводу такой несправедливости, с тоской и надеждой глядя в сторону прогрессивного Запада. Но на прогрессивном Западе, особенно в американской колыбели демократии, те же самые (и гораздо худшие) ограничения и предпочтения давно не вызывают почти никаких эмоций. Помню, в 85-м году, когда в США мне все было внове, я стал слушать радиопередачу Брюса Уильямса – консультации в открытом эфире по трудовым и коммерческим делам – и в студию позвонил некий незадачливый бизнесмен англосаксонского происхождения с жалобой на городскую управу, где он никак не мог получить контракт. Бизнесмен спрашивал, не нужно ли ему в этой связи сменить фамилию на Гонзалес или Суарес… Воистину, анекдоты не знают границ.
Так что же права человека? Как говорят дети: «хорошие» они или «плохие»? Ведут ли они к благополучию и справедливости, или же к злоупотреблениям, к топору и динамиту? За ответом можно обратиться к другому русскому автору, герой которого участвовал в дискуссии об «уважении к мужику»:
…Есть мужик и мужик –
Если он не пропьет урожаю,
Я тогда мужика уважаю!
Так же в точности следует ответить и нам: есть права и права. Если они действуют в качестве рабочего инструмента общественных и экономических отношений, если – как отмечает Маргарет Тэтчер в своей новой книге – не пытаться развивать их в вакууме, в отрыве от живой традиции данного общества, и подрывать тем самым национальные интересы и суверенитет страны, – тогда мы уважаем эти права, охраняем и заботимся о них.
Но такие права не нужны нашим «правозащитникам». Их уместно уподобить бородачу с автоматом, который вышел из лесу невстречу перепуганной старушке:
– Бабка, где немцы?
– Немцы?? Немцев, касатик, уже двадцать лет как прогнали.
– Да ну? А я-то всё поезда под откос пускаю...
Бородач, по крайней мере, сумел переосмыслить свою миссию. Куда там «правозащитникам»! При этом, несмотря на все свое безумие, они вполне разумно ведут свою борьбу на внутреннем фронте: «человек имеет право... то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть... » Иначе говоря, у раскольниковых прошлого и настоящего право работает как ингибитор совести. А может быть и как убийца.
Если «права человека» становятся наднациональной силой, неким идолом или демиургом, который бросает вызов Творцу и заменяет собою трезвый христианский взгляд на человека и общество – тогда простите, таким правам у нас нет места. И не будет.
"Преступление и наказание" - роман, который создан Федором Михайловичем Достоевским в 1866 году.
Главным героем произведения - Родион Раскольников. Своей теорией "Тварь я дрожащая или право имею" он утверждает, что человечество и человек сам по себе преступен, но есть преступления во зло, а есть во благо. У Раскольникова есть желание помочь людям, но он понимает, что придется действовать нечестным путем. Главный герой долго решается на преступление, но видя человеческие муки (Мармеладова, письмо родных, пьяная девочка и т.д.), он перестает колебаться.
Ф.М. Достоевский в конце романа "сломал" теорию Раскольникова. Неверность начала проявляться еще в начале произведения, когда Родиону пришлось не только старушку, но и Лизавету (ее сестру), а также и ребенка, которого она носила. А ведь отчасти ради нее преступление и совершено. Он начинает лихорадочно прятать вещи, приобретенные в результате преступления, не из-за обыска, а потому, что просто не может ими воспользоваться, как честный человек.
Автор в Свидригайлове и Лужине показал Раскольникову его будущее, если он не сойдет с этого пути. У них всех разные цели, но средства одинаковые. После разговора с ними главный герой понимает, что его путь приведет его только в тупик: "Я не старушонку убил, я себя убил".
Раскольников совершал хорошие дела: помогал материально своему другу-студенту, отдал последние деньги Мармеладову, позаботился о молодой пьяной девушке и т.д. С помощью этого "просыпаются" его человеческие качества. После смерти Свидригайлова (он совершил самоубийство) Раскольников полностью отказывается от своей теории - преступления во благо. Перед смертью Свидригайлов пытался исправиться: помогал детям Катерины Ивановны, отпустил Дуню и просил у нее любви, потому что каждому человеку нужно что-то хорошее.
Достоевский показывает за счет сравнения Лужина, Свидригайлова и Раскольникова их схожесть, хоть они и имеют разные средства.
Родион понимает, что он "такая же вошь, как и все". Соня ему помогает встать на правильный путь, призывая его покаяться. Он видит, что Соня находится в грязи (вынуждена продавать свое тело), но при этом она чиста. Эти муки только возвышают ее душу. Теория Раскольникова противопоставляется страданиям Сони, Дуни (выходит замуж за нелюбимого человека, чтобы помочь своей семье), Миколки (берет на себя проступки других людей и страдает из за них). В этот момент Родион "воскресает" к жизни, он видит новый мир, наполненный духовными ценностями, с помощью любви к Соне.
Таким образом, теория главного героя"Тварь я дрожащая или право имею" понимается как я либо вошь в этом мире, либо имею право совершать преступления во благо. Но, как доказано, эта теория полностью неверна.
Несколько интересных сочинений
- Сочинение по картине Поленова Московский дворик 5 класс описание
Очень светлая картина. Она и солнечная, и приятная. Тут много пространства, много зелени. Это один из многих двориков Москвы.
- Сочинение Одиночество Евгения Онегина
Евгений Онегин очень неординарный и совсем непростой человек, является классическим образом в мировой литературе. Евгений Онегин вырос в обеспеченной и уважаемой семье, детство свое провел на домашнем обучении
- Сочинение описание по фотографии (картине) Гиппенрейтера Пятнистый олень (описание)
На одной из таежных фотографий Гиппенретера изображен пятнистый олень. Он стоит на фоне березовой рощи. По всей видимости, сейчас зима - зверь совсем не проваливается в снег, значит его слой еще очень тонкий.
- Дружба Базарова и Аркадия Кирсанова в романе Отцы и дети Тургенева сочинение
Евгений Базаров и Аркадий Кирсанов учились вместе в университете и сдружились, они участвовали в одном молодежном движении нигилистов. Кирсанов на самом деле не был нигилистом до мозга костей как Базаров
Человек слова довольно весомое словосочетание. Несет огромный смысл, значение для общества. Сегодня редкость найти человека, умеющего держать слово.
